Его новый роман «“Вий”, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя» вошел в длинный список Букеровской премии 2005 года, сообщают «Известия».
То, что автор — писатель и музыкант, видно уже из названия. Но странное соединение кажется странным только на первый взгляд. В конце концов, почему бы не представить себе готическую сказку Гоголя превращенной в вокальный цикл композитором, который и прославился, в первую очередь, как мастер этого жанра. Сколь бы причудливым это ни показалось, важна здесь сама идея жанрово-стилистического и культурного синтеза. Что же касается разного рода ассоциаций (косвенных и прямых) и с «Вием» и с Шубертом, то их в романе предостаточно. Впрочем, гораздо более причудливо здесь наложение стилистики на конкретный сюжет.
Действие происходит в Киеве 1942 – 1943 годов. Главный режиссер Киевской оперы Лозинин (увлеченно смешивающий украинско-русско-германские оперные традиции в свете новой политической ситуации) склоняет пианистку Лиходееву к сожительству, а заодно претендует и на ее дочь Паню. Для достижения своей цели он решается на шантаж, узнав, что у отца Пани была еврейская фамилия. Чтобы защитить дочь, Лиходеева связывается с подпольщиками. Ей приходится не только убить Лозинина, но и согласиться на убийство немецкого военного чиновника. После покушения, спасаясь от погони, она кончает жизнь самоубийством.
Сюжет сам по себе более чем драматичен, то есть почти избыточен в своем драматизме. Впрочем, это не главная избыточность романа. Он весь словно оплетен литературно-историческим орнаментом, бесконечными цитатами и аллюзиями. Здесь тебе и Булгаков, и Жаботинский, и Набоков, и убийство Столыпина, и европейская опера XIX – XX веков, и бесконечные каламбуры, и стилистка классического, в духе гоголевской традиции, повествования, и много чего еще плюс эпилог с брюсовским названием «Огненный ангел». А то, что не поместилось в роман, вынесено в примечания. Которые снабжены авторским предисловием. Однако единственный вопрос, который возникает, — зачем все это, к чему такая расточительность?
Когда Гиршович приступает к описанию кульминационных событий, кажется, что само действие заставляет его быть жестким и энергичным. Роман обретает стройность, освобождаясь от назойливой орнаментальности. И тогда проходит недоумение, с которым читалось начало романа, исчезает несоответствие сюжета и нарративной манеры, распутывается клубок реминисценций и сквозь историко-литературное марево заимствований проступает самостоятельный художественный мир
